Журнал Юность - Журнал `Юность`, 1974-7
— Стоп дизеля! Все — вниз!
Верхний рубочный люк командир задраивает сам. После монотонных звуков похода и ленивого дрейфа на полигоне ревун боевой тревоги верещит по-особому бодряще. В него вплетается басовитое урчание — это трюмные завинчивают клинкеты межотсечной вентиляции. Миг — и боевую песнь лодки подхватывает целый машинный оркестр: звонки, вой, шип, свиристение, перещелк тумблеров. Доклады с постов напоминают пока скорее перебранку, чем стройную перекличку. Командир болезненно морщится, как маэстро на слишком шумной репетиции. И вдруг все стихло — пауза. Возможно, это зуммерил какой-то штурманский прибор, но только все явственно услышали, как звенит неправдоподобная тишина, спрессованная напряжением людей и механизмов.
Там, в отсеках, и здесь, в центральном посту, матросы-первогодки то и дело поглядывают на глубиномеры. Для многих из них это погружение самое первое.
— Принять главный балласт!
Заклокотала, забурлила в цистернах вода. О том, что лодка пошла вниз, можно судить по небольшому наклону пола вперед да стрелке прибора.
— Глубина десять метров. Лодка медленно погружается, — докладывает боцман Петин, он же рулевой горизонтальных рулей. Когда лодка достигнет заданного предела, редкий новичок не удержится, чтобы не нацедить в кружку забортной воды и не попробовать на вкус первую свою глубину. Традиция. Такая же, как и те удостоверения-поздравления с подписью Нептуна, которые заполняет сейчас в ка-ют-компании политработник старший лейтенант Ровский.
— Легли на заданную глубину. Дифферент ноль* Лодка не погружается, — сообщает боцман.
— Горизонт чист. Акустик.
— Есть акустик, — отклипаегбк хомапдир. — Осмотреться в отсеках!
Вместе с докладом старшины первого отсека динамик исторгает в центральный пост странный грохот и дружный смех.
— В чем дело, первый?
Выясняется, что матрос Сидорчук, отрабатывая упражнения у торпедного аппарата, задел посудный шкафчик.
Современная подводная лодка должна быть не только невидимой, но и бесшумной. Иначе нет особого смысла исчезать с поверхности моря. Стук упавшего ключа может так же выдать подлодку, как треск сучка — разведчика.
Старшина отсека получает строгое внушение, а перед вечерним чаем торпедисты вывесили «боевой листок» с карикатурой: незадачливый матрос балансирует на стопке мисок.
Из центрального поста, открыв и задраив за собой несколько межотсечных горловин, я перебираюсь в нос лодки. Табличка из нержавеющей стали на тяжелой, литой крышке люка, ведущего в носовой — торпедный — отсек, строго предупреждает: «С огнестрельным оружием и зажигательными приборами не входить!»
Первый отсек отнюдь не самый уютный в лодке. Скорее пространный, чем просторный, во всю длину запасных торпед; в нем довольно свежо и сыро. Правда, как утверждают его «старожилы», в тропиках нет более прохладного места на корабле, чем у них: в тропиках им все завидуют. В дальних походах здесь витают земные, огородные запахи: в свободном пространстве под подволоком висят мешки с капустой, морковью, картофелем. Сюда почти не доносится шум дизелей, и потому отчетливо слышно, словно изнутри огромной железной бочки, как глухо и гулко бьют в корпус встречные волны. По настилу, между уложенными на стеллажи гигантскими серо-матовыми сигарами, прохаживается командир торпедной группы лейтенант Алексей Кулаков. Румянец на его щеках не исчезает даже под желтым светом зарешеченных плафонов. Темно-синий замасленный китель со сломанными в гармошку погонами придает ему вид бывалого и отчаянного подводника, этакого трудяги-минера, который, по флотскому выражению. «ласкает свои боеголовки», не гнушаясь самой грязной работы, и который ужом проползает по всем закоулкам отсека и трюма, все проверяет и прощупывает собственными руками. Если бы было можно, он ходил бы в этой гордой одежке всюду; но всюду нельзя, и, выбираясь в соседние отсеки или в кают-компанию, Кулаков с явным сожалением переодевается в новенький китель с чистенькими погонами.
— Матрос Сидорчук!
— Я.
— Прекратите заниматься брызгами!
Эффект замечания состоит в том, что Кулаков, изучая шкалу отсечного термометра, «затылком видит», как матрос Сидорчук, расстелив на торпеде кружевной клочок женского туалета — чего только не попадается в ветоши! — пытается определить его назначение.
— Есть прекратить заниматься брызгами! — комкает клочок Сидорчук. Кулаков не злой человек, и он прекрасно понимает, почему двадцатилетний Сидорчук, столько месяцев не ходивший в увольнение, отвлекается сейчас, от дела.
Нет ничего вреднее преждевременной тоски по берегу, которая не только изнуряет человека морально, но и расслабляет, рассеивает его внимание, — и это там, где торпедисты, как и минеры, могут ошибаться только один раз. К тому же матрос с первых дней подводной жизни должен уверовать в вездесущность, в рентгеновскую способность командирского глаза. «А как же иначе? Почему-то каждый из нас считает, — горячится Кулаков, — что если нарушать прописную истину «не кури на бочке с порохом!»— с умом и осторожно, то ничего не случится». Не потому ли время от времени старшины отсеков находят в трюмах ловко запрятанные самодельные электрокипятильники, а из контакторной коробки в трюме центрального поста старпом извлек недавно пачку писем, адресованных трюмному машинисту любимой девушкой. Просто чудом не произошло короткого замыкания!
— Вы представляете себе, что такое короткое замыкание в подводном положении?! — набрасывается на меня Кулаков так, будто это я устроил в контакторной коробке шкафчик для личных вещей.
Я соглашаюсь с ним, что нет ничего трагичнее парадокса — пожар в подводном положении. Я соглашаюсь с ним также и в том, что где-где, а на подводной лодке в первую очередь офицер должен быть психологом, большим знатоком человеческих страстей и слабостей.
Кулаков, довольный, спрыгивает с настила и исчезает под торпедами. Сегодня лейтенант Кулаков доволен всем и всеми, в том числе и собой. Сегодня первый день первого его похода, в который он идет не курсантом и не стажером, а полноправным командиром оружия.
Кулаков чувствует себя в отсеке, как желток в яйце. Оболочка прочного корпуса — это дополнительный защитный покров его тела; воздушные трубопроводы — это продолжение его трахей; разрыв медной трубки гидравлического привода опасен для него лично так же, как и разрыв собственной аорты.
Лейтенант искренне убежден, что кто-кто, а он, Алексей Кулаков, рожден для того, чтобы провести свои лучшие годы не под солнцем, не на земле, и не на море, а под водой за пультом ТАСа — аппарата управления торпедной стрельбой; годы зрелые — встретить в рубке у командирского перископа, ну, а там, там будет видно. Кстати сказать, адмиралы с серебристой лодочкой на тужурке в кабинетах нынче не засиживаются
Полчаса назад панибратски присев на торпеду, Кулаков рассказывал, почему он стал минером.
— Профессию мне выбирать не пришлось. Я с семи лет знал, кем буду: конечно же, как папа, моряком. В училище подплава я поступал — мне только-только 18 стукнуло. Все-таки это возраст. Поэтому я считаю так: если морской образ жизни мне достался по наследству, то флотскую специальность я выбрал сам и вполне осознанно. Моряк — птица водоплавающая. А уж если быть военным моряком — так быть офицером оружия. Почему минером? Потому что лодка-торпедоносец. Все остальные специалисты на корабле работают на нас. Механики, чтобы обеспечить ход; штурмана, чтобы выйти на позицию; гидроакустики — найти цель. А уж мы, торпедисты, венчаем, что ли, совокупный труд всей команды.
Алексей гладит хищное тело торпеды, как гладят живое существо. Будь у нее ухо, Кулаков непременно почесал бы за ним. Он называл на память скорость хода грозного снаряда, его взрывную силу, параметры систем и приборов, упрятанных в стальную оболочку торпеды. Когда же я спросил его ленинградский телефон, он полез за записной книжкой…
— Очень много цифр приходится держать в голове. Записываю то, что не обязательно помнить каждую минуту… «Торпедо» — по-латыни электрический скат, быстрый, как молния. Конечно, сейчас на флоте есть штуки и побыстрее — ракеты. Но ракета прозаична. Вышел в точку — бах! — и дальше она пошла, как грузовик. А в торпедной стрельбе всегда есть элемент охоты. Ты выискиваешь не стартовую точку, а самого противника. Ты борешься с ним лицом к лицу, киль под килем… И потом торпеда — наше традиционное подводницкое оружие. Еще с русско-японской войны в России всегда были прекрасные мины и торпеды. Над ними работали ученые с мировым признанием — Якоби, Александровский, Макаров… А потом у нас в училище кафедру вел седенький каперанг такой, прекрасный профессор — большой теоретик минного дела.
Мне показалось, что Кулаков, как толстовский Петя Ростов, предложит мне сейчас горсть «прекрасного изюма». Или спросит, не нужен ли мне ходовой винт от торпеды (Ростов предлагал кремни для пистолета), так как у него есть лишний, почти новый прекрасный ходовой винт. И вдруг, бывает же такое…
